А.Д. Кузьмичев Из материалов круглого стола «Методологические проблемы современных исследований в области экономической истории»// Экономическая история. Обозрение / Под ред. Л.И.Бородкина. Вып. 10. М., 2005. С.203-207 (Постраничные примечания).
В интернет-версии публикации начало каждой страницы отмечено: {номер страницы}.
{203}
24 декабря 2003 г.
Из материалов круглого стола
«Методологические проблемы современных исследований
в области экономической истории»Свое выступление я хотел бы озаглавить максимально близким к теме доклада Г. Ван дер Вее названием: «Экономическая история: способность к адаптации и рост в зеркале прошлого»1 . Три вопроса, тесно переплетаясь, составят, я надеюсь, канву моего сообщения.
Во-первых, вопрос о статусе экономической истории как науки, по крайней мере, в России, стоит достаточно остро: присутствуя как учебная дисциплина в образовательном процессе высшей школы, она теряет «вес», «усыха-{204}ет» в часах, переводится в разряд факультативов и курсов по выбору; как наука она переживает, еще с советских времен, кризис разобщенности исследовательских работ, представленных, с одной стороны, экономистами, с другой, историками. На единственной в стране дискуссионной «трибуне», предоставляемой Центром экономической истории МГУ им. М.В. Ломоносова, долгое время численное превосходство было на стороне историков. Поэтому, наверно, слова Г. Ван дер Вее о том, что никогда еще экономическая история не демонстрировала столь деятельного динамизма, как в наши дни, сказанные им в адрес участников XIII Международного конгресса экономической истории, следует воспринимать более как фигуру речи, направленную в сторону, с одной стороны, имиджа конгресса, с другой, чтобы придать положительный импульс дальнейшей его работе.
Во-вторых, я полностью присоединяюсь к мнению коллег о том, что Россия почему-то «выпала» из выступления маститого ученого. Для подтверждения своей позиции и прояснения концептуального парадокса (Россия «выпала», но почему?), хочу привести аргументы академика Ю.В. Яременко, почерпнутые из его книги «Экономические беседы» (М., 1999. 344 с.), изданной небольшим тиражом его учениками. Размышляя об экономических основах советского общества, он делает вывод об умозрительном экономическом детерминизме, суть которого в том, что «…нам трудно осознать, что наше общество было больше похоже не на Европу или Америку, а скорее на древний Египет, где строительство пирамид являлось цементирующим элементом всей египетской цивилизации. Так и наша экономика в своем развитии не имела какого-то внутреннего смысла, а была лишь некоторым пространством для воспроизводства и расширения административных структур». Подмосковная «пирамида Брежнева», венчавшая ракетно-космический щит СССР, ставшая «украшением» не только пейзажа, но и эпохи под названием «перестройка», имеет прямое отношение к выводам ученого. И еще одна важная методологическая посылка американского экономиста, лауреата Нобелевской премии Василия Леонтьева. Давая совет по поводу экономической политики все той же эпохи «перестройки», ученый заметил, что из всех капиталистических стран, у которых в настоящее время можно чему-нибудь поучиться, он бы выбрал не США, а Японию. Что стоит за методологическими посылками ученых? По, крайней мере, можно предположить, что тренд экономического развития России ближе к азиатским государствам и исследование их экономической истории наверняка принесет массу новых открытий и возможностей, применимых к нашей стране.
Третий вопрос возвращает меня к названию сообщения и касается адаптивности экономической истории и в России, и в мире. В выступлении Г. Ван дер Вее этот вопрос, вынесенный в заголовок, помещен в плоскость трендов экономической истории ХХ века, в борьбу и развитие различных направлений. Без сомнения, фундаментальные тенденции развития эконо-{205}мической истории, отмеченные Г. Ван дер Вее: переход дисциплины за границы «западной» цивилизации, увеличение спроса на работы, посвященные новой и новейшей истории, обновление тематики исследований, — важны при изучении тенденций развития данной дисциплины и в России. Но мне кажется что, как и в новом Китае, отечественная экономическая история, выполняя социальный заказ общества, постепенно переходит от советского «задела», проявлявшегося в триаде: партия — рабочий класс (гегемон) — социализм/капитализм, к новой реальности, воплощаемой в ином виде: государство — общество — рынок. В основе формирующейся в настоящее время тенденции развития дисциплины лежит институциональный подход, у истоков которого стоял Дуглас Норт. Но, думается, важной методологической работой для отечественных исследователей должна стать и книга лауреата Нобелевской премии по экономике Гэри Беккера «Человеческое поведение: экономический подход. Избранные труды по экономической теории», выпущенная Издательским домом «Государственный Университет — Высшая школа экономики» в 2003 году. В ней представлен экономический подход для изучения социальных проблем, который обычно выпадает из поля зрения западных экономистов.
Адаптивность экономической истории в нынешней России, на мой взгляд, проявляется в двух видах: с одной стороны, научное сообщество в целях выживания приспособилось к «грантовой» поддержке своей деятельности; с другой стороны, уникальность опыта России становится востребованной уже не отдельными зарубежными научными центрами, а самим российским обществом. Все это проявляется в разных, порой едва заметных примерах: национальная программа «Деловая культура России», аккумулирующая традиции деловой культуры страны, постепенно завоевывает признание бизнес-сообщества; учебные курсы, направленные на осмысление отечественного опыта и разработанные еще в годы «перестройки», сохранены и стали заметной частью экономического образования (постоянно выходят учебники и учебные пособия по экономической истории России); наряду с ежегодником «Экономическая история», ставшим заметным явлением в отечественной науке, выходят сборники научных трудов, посвященные различным аспектам данной дисциплины и, наконец, отечественная деловая пресса уже регулярно пишет об этой проблеме (достаточно назвать рубрику «Story» в журнале «Деньги»).
Но может ли быть рост популярности экономической истории в России? На этот вопрос вряд ли возможен положительный ответ. Во-первых, в архетип русского человека заложен «хозяин» земли Русской, но он виртуален и слабо привязан к результатам хозяйственной деятельности. Именно поэтому общество, положительно оценивая благотворительность и меценатство, не очень доверяет отечественному бизнесу. Во-вторых, реабилитация «шумпетеровского предпринимателя» или «славного тор-{206}говца» Джона Хикса, о чем свидетельствует Г. Ван дер Вее (даже в лице былинного купца Садко), во время усиления силовых функций государства и его давления на бизнес также вряд ли может быть реализована научным сообществом в нынешней России. Зададимся иным вопросом: может ли быть рост популярности отечественной экономической истории в мире? Вполне возможно, но не в границах западной цивилизации. Необходимо вектор усилий научного сообщества страны направлять в сторону традиционных соседей, причем не только Китая и Индии, но и других государств Азии. Именно там, в условиях глобализации экономики, происходят «экономические» чудеса и прорывы, именно этот регион мира с приходом сети Интернет становится все более открытым для исследователей. И, кстати, именно там сегодня решаются поставленные Гэри Беккером вопросы, связанные с реализацией экономического подхода для реализации социальных проблем.
Три вопроса кратко освещены, но остались вопросы, связанные непосредственно с выступлением Г. Ван дер Вее, — это вопросы терминов и понятий, которые использует ученый. Первый вопрос о «предпринимательской» динамике, которая действует в современной Европе. Не совсем понятно, что значит возрастание активности как национальных, так и международных государственных структур с целью ее поддержки, о чем говорится в выступлении. Другой, не менее сложный вопрос об использовании концепций и теорий из других социальных наук. Какие конкретно концепции и теории из экономической социологии и антропологии, не говоря уже о других направлениях научной мысли, могут быть сегодня востребованы? И насколько необходимо это делать? Вопрос остается открытым. Третий вопрос о двух основных методологических проблемах, очерченных Г. Ван дер Вее во многом сопределен с предыдущим. Поэтому кажется спорным утверждение ученого о том, что «экономический анализ и даже современная экономическая теория представляют собой превосходный инструмент, способный помочь экономическому историку организовать исследование и задать корректные вопросы относительно экономической жизни прошлого». Также спорным, особенно с учетом новейшей истории России, кажется вывод о том, что «в последние годы многие экономисты, в особенности сторонники институционального подхода, все чаще включают в свой анализ историческую перспективу, прилагая усилия для приближения своих теорий и концепций к реальности». И уж вовсе непонятным кажется утверждение ученого о том, что «прогресс в области теории вероятности и теории игр, а также усилия по применению этих теорий к специфическим условиям исторической ситуации сделают прошлое более понятным и повысят качество и адекватность исторических интерпретаций». Интерпретации истории России и ее отдель-{207}ных регионов, появившиеся в годы новейшей истории страны, пока еще практически не посвящены экономической истории. Но они обязательно появятся, потому что национальная идея еще не сформировалась на новом этапе развития. Если в ее разработке примут участие экономические историки — данная дисциплина получит новый импульс к развитию.
* Кузьмичев Андрей Дмитриевич — доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики.